• Время: ~2:15
• Погода: около 7°С, слабый ветер, ясно.
• Внешний вид: Черная ветровка с фетровой мягкой и теплой подкладкой, желтая, почти канареечного цвета рубашка с длинным рукавом, воротник которой стоит и торчит из-под куртки, черные брюки, черные носки и не менее черные ботинки. На носу очки. Волосы взъерошены, как обычно.
• Состояние: сосредоточен
• Инвентарь: бумажник, ключи, мобильный, записная книжка и перьевая ручка во внутреннем кармане куртки.

Она показалась ему ангелом. Вышла из полосы яркого желтого света. Столь удивительная и непохожая ни на одного человека, которого он встречал раньше: идеальная фигура, руки, затянутые в кожаные перчатки и его собственное отражение в стеклах ее темных очков. Ей достаточно было протянуть руку, не произнося ни слова, чтобы он с готовностью пошел за ней, отправился хотя бы и на край света.
А, быть может, она пришла толкнуть его в спину?..

Насколько Адам знал, в Японии день смеха не был приурочен к первому апреля. Или первое апреля ко дню смеха. Но его вторая родина, а вместе с ней и его мать, этот день иногда отмечали своеобразно. Пару лет мать Йоши пыталась шутить над отцом, но когда вследствие одной такой шутки он чуть не оказался в больнице, она это делать перестала. Только с периодической регулярностью ругалась, что эти японцы никаких шуток не понимают. После смерти отца ее шутки стали как-то хуже, а объектом был только сын. Маленький Йоши научился воспринимать даже подобную жестокость более или менее равнодушно. А потом стало совсем все равно, и еще будучи юношей он решил, что не станет помнить матери зла. Ей и так в жизни сильно досталось.
Но дело было, конечно, не в этом.
И далеко не в дне дураков, о котором Ли думал, пока ехал в такси до места. Оставшись один на один с мыслями, он скорее размышлял о том, насколько глупо себя сейчас ведет. Едет на мост. И ради чего? Ради того, чтобы посидеть на перилах и представить, что может двигать самоубийцей в тот момент, когда он встает на парапет.
Добравшись до моста, Адам заплатил за такси и отпустил. Обратно он собирался вернуться рано утром, пешком. Свежая голова и полное ощущение сознание должно было стать для него новой музой и источником вдохновения. Очередная идея для сбора записок казалась ему просто гениальной, как, впрочем, и все, что касалось творческих порывов писателя.
Адам прошелся по мосту в одну сторону, потом отправился обратно, выбирая наиболее удобное место так, чтобы его не очень хорошо было видно. Даже при условии, что сейчас машин здесь было не так уж и много: все равно нервировать водителей - плохая идея.
И вот... наконец, выбрав место, он остановился, минут пятнадцать задумчиво смотрел вниз, на воду, не рискуя перелезать и садиться на перила. Что-то как-то ему не по себе стало от этой мысли: при условии его особенной удачливости - он может навернуться оттуда просто так, даже если этого совсем не будет хотеть.
Но зря он пришел что ли?
Так что, глубоко вдохнув и шумно выдохнув, молодой мужчина взялся за перила, забрался на них и сел, крепко держась руками рядом с собой. Не хватало еще по-настоящему навернуться там, вместо того, чтобы просто смоделировать ощущение.

Эта загадочная женщина заставляла все нутро Акио трепетать от какого-то невероятного чувство ожидания чего-то таинственного, невообразимого и наверняка прекрасного. И хотя душа детектива давно уже зачерствела от того, что вечно приходится ему переживать из-за выбранной профессии, что-то готово было измениться в его сознании прямо сейчас. Стоило это фигуристой красотке лишь поманить пальцем. Хотя... отчего-то Акио стало как-то даже противно от мысли, что кто-то может подумать о ней столь вульгарно... это ведь сама леди Тайна.

Конечно же, он ее не видел! Каким образом? В самом деле. Сам Адам всегда считал, что самоубийца, который оглядывается по сторонам, опасаясь, что его придут спасать и отговаривать, просто сам жаждет спасения. Вот и все. И потому взгляд его был направлен только в темную воду. Он старательно не обращал внимания на звуки проезжающих машин. На самом деле, они ужасно пугали его. Ему все казалось, что вот сейчас кто-нибудь проедет тут на скорости звука, и Ли испугается и случайно навернется с этого грешного парапета. Это была бы очень глупая смерть.
Может быть, он повернул голову на звук останавливающегося байка, но даже не обратил на это внимания, целиком и полностью погруженный в идею собственных ощущений.
Что-то определенно мешало Адаму хоть как-то настроиться на то, чего он хотел добиться. Наверное, это была ни с чем не сравнимая воля к жизни. И любовь к ней же. В голову писателя-полукровки никогда не забирались мысли о суициде. Даже тогда, когда мать поднимала на него руку. Он слишком ценил дар, который ему преподнесли. Так что... выходило у него из ряда вон плохо, отчего молодой человек прилагал все больше усилий, чтобы прочувствовать. Придумывал себе какие-то несуществующие проблемы, и... где-то сбоку замаячило желтое пятно, а потом что-то устремилось оттуда к нему.
- А... ааа! - вскрикнул Адам, дернувшись и чуть было с перил все-таки не навернувшись, - ох! Нельзя же так пугать! Что?
Он переспросил, вцепившись пальцами в перила и слегка вытянул шею, чтобы прочитать сообщение на телефоне.
- А сказать не? - сначала спросил он, а потом, - погоди-ка...
Вот теперь Адам сощурился, как будто даже через стекла очков он видел плохо.
- Ааа... да ладно? - он словно сам с собой разговаривал, - это у тебя хобби такое, спасать самоубийц?
Казалось, что он вообще говорит чуть ли не сам с собой, потому что не ответил ни на одно из сообщений, которые ему показала девушка.
- А, о.. да, если ты меня не узнаешь, значит даже косвенно не знакомы, - весело произнес Ли, когда, наконец, ответил на все свои внутренние вопросы, - я Адам.
И он протянул руку для пожатия.
И, конечно, как самоубийца этот жизнерадостный парень не выглядел совершенно.

Леди Тайна остановилась рядом с ним, аккуратно оперлась о стойку бара локтем, потом развернулась к бармену. Акио было трудно решить, куда же ему все-таки смотреть: в лицо восхитительной женщины, которая обратила на него свое не особенно пристальное внимание, или все-таки в невероятно соблазнительный вырез ее декольте, манящий уверенной линией от впадины между ключицами ниже...
Он не сразу заметил, следя линии ее шикарного тела, что она что-то написала на салфетке, и понял это только в момент, когда белый клочок мягкой бумаги оказался под его рукой. Он с трудом оторвался взгляд и посмотрел на записку: "Отчего ты сидишь здесь один?"

Конечно, потом он понял, почему она подносит ему телефон, вместо слов. Конечно, после более пристального осмотра он понял, что перед ним знаменитый черный байкер. Но как-то яркого приступа восторга он при этом не испытал, хотя с периодической регулярностью думал о том, что будет, если он вот так вот встретит городскую легенду. Вообще подозревал, что будет пищать и вопить. Но надо же! Нет. Мало того, это кажется ему само собой разумеющимся. Словно они вообще-то давно дружат, и он тут ей встречу назначил за каким-то боком. И это сейчас ощущалось молодым писателем как само собой разумеющееся.
Писала на телефоне она прямо-таки удивительно быстро. Понять это было несложно: это ведь был ее единственный способ коммуникации. А люди и дослушивать до конца не удосуживаются часто, не то, что прочитать. И, наверное, ее читали наполовину из страха: не прочитаешь, она открутит тебе голову. А что, очень удобно. К тому же то, что читаешь, обычно лучше впечатывается в мозг, нежели то, что слушаешь. За исключением дурацких попсовых песен, которые заедают после первого же прослушивания.
Селти спросила, что он тут делает и почему тут сидит, а он посмотрел снова на воду, выдохнул и отозвался.
- Ты будешь смеяться, но думаю о самоубийстве, - потом резко повернул голову к ней и весело улыбнулся, - но ты не думай, я не собрался кончать с собой. Мне очень приятно, что ты побеспокоилась за меня. Думаю, что если бы люди чаще беспокоились о тех, кому нужна помощь, мир был бы куда светлее и чище. Но...
Он действительно был способен говорить много. Но ведь ему задали вопрос, и он планировал на него ответить.
- Видишь ли, - начал он, - я пытаюсь понять, что чувствует самоубийца, когда хочет переступить черту. Что движет им, когда он идет на это преступление? Что такого он все-таки должен чувствовать, чтобы совершить подобную глупость. Но, кажется, я слишком жизнерадостный. Впрочем... может, если бы я посидел тут один подольше, я бы проникся идеей...
Он задумался. Смог бы он действительно ощутить весь груз убийственного одиночества, которое давит на суицидников и тянет их к тому, чтобы покончить, наконец, с жизнью? Или все-таки нет? Может, он слишком трус?